Штирлиц никогда не торопил события. Выдержка, считал он, - оборотная сторона стремительности. Все определяется пропорциями: искусство, разведка, любовь, политика. Но лишь в воззрении на природу сознания он не мог терпеть никаких пропорций, никакого конформизма! Только бескомпромиссный монизм, единый брахман, ТО...
-- Штирлиц! (пауза) А вас я попрошу остаться... Еще на одну минуту. - Хитро сказал Мюллер, перебирая четки.
Штирлиц подумал: "Это провал. Через час у меня встреча с Борманом. Если этот асур догадался о моей связи с советской разведчицей, то придется долго доказывать тезисы о несовершенстве формальной логики. А, учитывая тупость бригадефюрера, это будет сложно и займет не меньше трех-четырех часов... Да, это провал." - Он вернулся и сел на стул, намеренно избегая прямого взгляда. Штирлиц научился этому приему у Сиддхамахайоги Пипецджняни во время визита в Рейхсашрам. Полковник понимал, что взгляд ему еще пригодится для подтверждения своей правоты. Последняя, так сказать, уловка, последний фауст-патрон, забитый этим простым тантрическим взглядом, будет решающим выстрелом в философской битве.
-- Теперь ответьте мне на один вопрос. - Мюллер встал и подошел к нему, взявшись за спинку стула, - а почему вы не ходите на бхаджан-мандалу? А? Вам что, не нравится, как ваши товарищи по борьбе поют мантры?
Мюллер пошел к сейфу и достал какую-то папку.
-- Что молчите?.. Я люблю молчунов. Если друг — молчун, так это друг, а если враг, так это враг. Я уважаю их.
"Зачем он спросил про бхаждан-мандалу? Он же и сам не ходит туда. Время тянет. Неужели он знает о встрече с Борманом и намерено тянет время?.. Так. Надо что-то сказать. Так..." - И Штрилиц сказал:
-- Разве не сказано в Катха Упанишаде: "Воистину, что есть здесь, есть и там; что есть там, есть и здесь. Тот, кто видит, будто здесь есть различие, идет от смерти к смерти."
Мюллер посмотрел на Штирлица вот так вот и сказал:
-- Я не скрою, вы мне глубоко симпатичны, Штирлиц. Ваша голова всегда гладко выбрита, тилак намазан аккуратно, вы разбираетесь в Мадхьямике и Махамудре. - Он постучал пальцами по столу. - И в общем туалете не сидите часами. Хе-хе-хе. - Засмеялся он таким же смехом, как актер Броневой в советском фильме о монахах-разведчиках. - Но относительный уровень никто не отменял! - Продолжал Мюллер теперь строгим голосом. - Сегодня вы не ходите на бхаджан-мандалу, а завтра вы не придете на коллективную медитацию. Если так пойдет и дальше, то вы и служение перестанете выполнять. Если вы считаете, что достигли просветления и теперь можете игнорировать воинский устав, то почему бы вам не плюнуть в морду Шеленбергу и не поехать на фронт? Ведь все ОДНО?
Штирлиц улыбнулся и решил не таить взгляда. Он посмотрел на бригадефюрера и попытался отшутиться:
-- А еще сказано: "Не искушай Господа Бога своего.."
-- Перестаньте паясничать! - Перебил его Мюллер, вскакивая с кресла. - Вы прекрасно знаете, что наша организация существует на деньги доверчивых граждан. Какой пример вы подаете мирянам? - Мюллер снова плюхнулся в кресло.
Штирлиц посмотрел на папку, которую начальник гестапо достал из сейфа. Ему часто доводилось видеть этот типографский оттиск. Личная канцелярия фюрера. В углу сверху было написано: "Совершенно секретно" и далее, ниже: "Дело особой важности". Он знал, что в таких папках намастистые социалисты хранят неоднозначные высказывания великих йогов о пользе садханы, величии относительной истины и различные описания адов, уготовленных для ренцев и прочих муджей, потерявших действие во взгляде. Штирлиц подумал было не на шутку испугаться, но вспомнив абзац из книги Перемен о том, что лучшая защита - это нападение, он передумал пугаться и приободрился:
-- Бригадефюрер, давайте начистоту? Я понимаю ваше положение админа, которое предполагает некие правила игры. Но вы удивляете меня. Неужели вы и впрямь видите эту так называемую относительную истину хоть сколько-нибудь полезной в деле просветления и освобождения? - Штирлиц уже не заботился ни о своей встрече с Борманом ни о советской радистке. Ведь на кону стояла истина, как она есть. Та истина, переданная Шри Шанкарой и Буддой Гаутамой, за которую он, Штирлиц, готов был положить на партбилет.
Он продолжил:
-- Ведь именно что попадая под искушение относительной истины, мы сами показываем пример двойственности нашим гражданам, проголосовавших за нашу партию, нажавших на кнопку в фейсбуке "вступить в группу" и грамотно ответивших на соответствующие вопросы. Что означает эта ваша "коллективная медитация", как не заблуждение относительно природы брахмана? Буде этот брахман становится от этого больше или шире, и с гордостью теперь может нацепить погоны группенфюрера?
Штирлиц надавил на больной мозоль Мюллера. Все знали, что он давно метил на должность группенфюрера, но по странному стечению обстоятельств (не без участия Штирлица) в канцелярии закончились такие погоны, а новые сшить было всем западло.
-- Аполитично рассуждаешь, клянусь, чесслово, аполитично... Тьфу! Это не мой текст... Где? Кто, как, где, где?" - Мюллер вспомнил свой текст, вскочил от злости и побежал в приемную. Открыв резким движением дверь он заорал на адъютанта:
-- Я просил купить мне индийские благовония! Кто, где, кто, кто последний ездил в Индию? Почему не привезли?
-- Я передал ваш заказ в Рейхсашрам сразу, как только вы распорядились, бригадефюрер. - Отрапортовал секретарь.
Немного успокоившись, он вернулся в кресло, выдвинул ящичек из письменного стола и достал от туда коробочку с изображениями свастики и надписями на санскрите.
-- Я всегда держал исполнительных и глупых секретарей... Последняя, Штирлиц, последняя, представляете! Вот почему мы проиграем эту войну, мамой клянусь! - Он вытащил палочку-вонялочку и поджог ее.
Сладкий запах вонючего одеколона и коровьего говна наполнил кабинет генерала СС.
Мюллер одел очки, достал из папки бумажку и сказал:
-- Ох, штандартенфюрер, штандартенфюрер! А вот, вы только что цитировали знаменитую упанишаду... И если бы вы удосужились ее прочитать полностью, то встретили бы такие шлоки: "Поднимитесь, пробудитесь, научитесь, обратившись к высшим. Мудрые описывают этот путь труднопреодолимым, как лезвие бритвы; когда оно заточено, по нему трудно пройти." - Трудно пройти, Штирлиц, слышите? А не просто! Трудно, дорогой друг! И вот еще: "Разумный человек оставляет веселье и скорбь, развивая сосредоточение ума на Я, МЕДИТИРУЯ [здесь Мюллер сделал особый акцент] тем самым на древнее Божество – непостижимое, недоступное, расположенное в разуме и находящееся посреди страдания." - Медитируя, Штирлиц, ме-ди-ти-ру-я. - Он произнес по слогам.
-- Ха-ха-ха - рассмеялся Штрилиц. И не потому что его развеселили слова из писания. А потому что последнее слово Мюллер произнес как русский турист за границей, который пытается продавцу-иностранцу на русском языке объяснить, где именно тот не прав.
Штирлиц задумался. Отличная память разведчика (а он знал наизусть всю Махабхарату, включая Гиту , все упанишады и несколько шлок из Пушкина) помогла полковнику вспомнить продолжение слов, записанных на бумажке у Мюллера:
-- "Разумное Я не рождается и не умирает. Оно не возникло из чего-то, ничто не возникало из Него. Оно не рожденное, вечное, неразрушимое, древнее. Оно не повреждено, даже когда убито тело." И далее, - произнес Штирлиц сначала закатив было глаза, демонстрируя высшую отрешенность, а потом вдруг сморщившись, сказал:
-- Слушайте, потушите ради Атмана, это вонище. У меня сейчас глаза вылезут.
-- У кого глаза вылезут? Хе-хе-хе... Шучу.
Мюллер послушно выдернул палочку-вонялочку и сунул ее дымящийся кончик в чашку с песком.
Штирлиц продолжил:
-- Далее там сказано: "Это Я не может быть познано ни через долгое изучение, ни посредством разума, ни посредством продолжительного слушания. Оно может быть познано единственно через Я, к которому обращается ищущий; Я этого искателя открывает Свою истинную природу."
Тихая пауза наполнила кабинет на некоторое время. Но Мюллер нарушил молчание:
-- И что? Разве от этого я-искателя убудет хоть немного, если оно посидит с другими я на коллективной медитации?
-- Понимаете, здесь как раз речь не о том я, которое сидит на медитации - хоть коллективной хоть единоличной. Здесь речь о том единственном Я, которое одно на всех и которое никак не меняется от сидения, лежания или стояния.
-- Не понимаю, Штрилиц, не понимаю! И даже больше вам скажу - не хочу понимать! Потому что у меня есть опыт. А он, как сказал один из ваших, сын ошибок трудных.
-- У какого это "меня" есть опыт? Не у того ли, что получил власть благодаря заблуждениям?
"Как же ловко намекнул одновременно про гражданскую власть над людьми и власть эго над умом? Молодчина, так держать!" - Подумал Штирлиц.
-- Не зарывайтесь, Штирлиц не зарывайтесь. Я всё-таки старше вас — и по званию, и по возрасту, и в падмасане я 3 часа сижу спокойно против ваших двух...
-- Двух с половиной - огрызнулся Штирлиц.
Мюллер по отечески улыбнулся, снова встал и подошел к Штирлицу. Он взял его за плечо:
-- Только практика, и особенно коллективная, дорогой друг, положит конец всяким этим новомодным тенденциям. Всем эти верам и веркам в простой путь просветления от слов какого-нибудь сатсангера или даже древней сутры. Проверка на практике, на личном опыте, Штирлиц, только медитация! Контрразведчик должен знать всегда, как никто другой, что верить в наше время нельзя никому, порой даже самому себе... Мне — можно. Хе-хе-хе.
-- Ну вот опять это "мне". Когда уже наступит в этом вопросе ясность?..
-- Ясность — это одна из форм полного тумана. - Перебил Мюллер. - Кому, как не вам это должно быть хорошо известно.
Штирлиц посмотрел на часы. "Мюллер сегодня в ударе. Чем бы его пронять, чтобы он наконец оставил этот разговор?.. Это провал, определенно." - Подумал Штирлиц и сказал:
-- Не люблю, когда меня держат за болвана в старом польском преферансе. Я адвайтист, а не болван.
Далее он процитировал шлоку из Гиты:
-- "Что касается предмета знания, он находится внутри тебя самого. Это вечное, беспредельное неделимое начало бытия - вездесущее наблюдающее за всем Сверхсознание. У Него нет причины и следствия в зримом мире, Ему нельзя дать чувственных определений и приписать осязаемые качества."
Штирлиц выдержал паузу и добавил от себя:
-- А когда вы, дорогой бригадефюрер, держитесь за свой опыт - пусть даже это светоносное самадхи или состояние бесконечной радости, - считая его реализацией, и принуждая по неведению своему товарищей по партии к таким же ограниченным состояниям - то это прямая двойственность, и ничего больше.
"Хорошо сказал" - подумал Штирлиц: "Как там у Пушкина было? «Ай да Пушкин, ай да сукин сын»? Ай да Штирлиц!" - И самоосвободился внутренней улыбкой.
Мюллер вытащил из песка палочку и назло Штирлицу снова ее зажег:
-- Что это вас на эпитеты потянуло? С усталости? Оставьте эпитеты нашим партийным бонзам. Мы, сыщики, должны мыслить существительными и глаголами: они медитировали, она практикует хатха-йогу, он читает мантры. И все эти действия будут нести в копилку общей кармы золото Брахмана. - Мюллер налил в стакан воды из графина и выпил залпом, зачем-то выдохнув, словно в стакане не вода, а русская водка. - Золото Брахмана - оно не для вшивых агентов майи и перевербованных в неоадвайту кришнаитов... а для сотен тысяч практикующих, которые по прошествии времени поймут, что нет в мире иного пути, кроме намасте-социализма... Золото практики - это мост в будущее, это обращение к нашим детям, к тем, кому сейчас месяц, год, три. Тем, кому сейчас десять, мы не нужны, ни мы, ни наши идеи; они не простят нам санкции и изолированный интернет. А вот те, кто сейчас еще ничего не смыслят, будут говорить о нас, как о легенде! А легенду надо подкармливать! Надо создавать сказочников, которые переложат наши слова на иной лад, доступный людям через много лет. Как только где-нибудь вместо слов «Единое сознание» произнесут «Он просветлел!» в чей-то персональный адрес, знайте: там нас ждут, оттуда мы начнём своё великое возрождение. - Закончил Мюллер и снова налил воды.
"Ай да Мюллер, ай да мозгоклюй!" - подумал Штирлиц.
Снова воцарилась тишина. Штирлиц отбивал по столу знакомую мелодию Таривердиева, шепотом подпивая себе:
-- Та-та-та-та та-там. Та-та-та-та та-там. Та та там.
-- Та-та-та. Та-та-та. Та-та-та. - Поддержал Мюллер.
-- Та-та-та-та та-там. Та-та-та-та та-там. Та та там.
-- Та та та! Та та та!
-- Ну что ж. - Сказал Штирлиц, посмотрев на часы. - Вы уговорили меня. Я приду на следующую бхаджан-мандалу. До свидания!
-- Валяйте Штирлиц, передавайте намастёнушки партеагеносе Борману.
Штирлиц встал и пошел к выходу. Но Мюллер его окликнул:
-- Штирлиц!.. И отдайте себе отчет в том, как я вас перевербовал: за пять минут и без всяких фокусов. Хе-хе-хе!
Штрилиц соврал. Он знал, что доблестная Ясная Армия уже на подступах. И что осталось все каких-нибудь семнадцать мгновений до свободы. Он шел по коридору и вдруг услышал внутри себя, что нет никаких мгновений, что прямо сейчас, прямо здесь танки и орудия Ясной Армии расстреливали центр Ума прямой наводкой. Итог сражения был предрешен.
Здесь. Сейчас. Осознает себя само. Я. Ахам брахмасми! Тат твам аси...
И это - одна и та же история...
(с) Алоха
